Subconscious galore

То есть мне опять - что бы вы думали - сон приснился.

Будто бы моя страна (антураж сна, надо заметить, несмотря на исторические параллели, совсем не похож на 2МВ, место действия - такая абстрактно-сказочная стимпанковская псевдо-Европа из гуманистического аниме) ведет войну, и часть ее оккупирована, и в этой-то части я и нахожусь.
У нас в городе, в котором почти все время ночь, действует некое Сопротивление, а я - едва ли не главный активист. Друзья у меня вроде бы есть, но... у этого старенькая мама, у этой слабое здоровье, у этих маленький ребенок. В общем, в конце концов партизанскую деятельность раскрывают, и я то ли одна действительно что-то делала, то ли единственная попала под раздачу.

А враги, надо сказать, такие все цивилизованные и блюдут всякие конвенции. Поэтому просто посадить меня в тюрьму или, чего доброго, расстрелять они не могут (может, доказательств нет?). Меня долго колют, пытаются вызвать на сотрудничество, говорят: "Да у вас же при вашей власти была запись о неблагонадежности, вы им ничего не должны", а я хмуро отвечаю, что мои отношения с моим правительством не их дело. Потом отправляют в трудовой лагерь в их стране - это вроде как можно - в надежде на то, что потом мою запись там можно затерять, и тогда уже поступить на свое усмотрение. Может, просто пугали, не знаю.

Я прибываю на бывший курорт (дело происходит поздней осенью, но отдыхающих и летом не предвидится: война, да и вообще этот курорт давно вышел из моды), мы, толпа девиц самого разного возраста и прежнего статуса, живем в старом пансионате: маленькие палаты, в которых теперь двухъярусные койки, в гигантских ванных комнатах - штукатурка поверх бронзы (все металлические детали когда-то были отделаны драконовым мотивом, но с тех пор здесь прошел ремонт на более скромные средства); днем работаем на заводе. У меня как-то сдулась вся вера в свои силы, и я не пытаюсь устроить никакого саботажа, такие мысли меня только после посетили. Все время хочется есть, но еды мало, зато сколько угодно мыла, и мы все свободное время моем, стираем, чистим, оттираем все поверхности добела.

Мне страшно хочется получить весточку от друзей, но ничего не приходит, и хотя я знаю, что связаться со мной и трудно, и рискованно, все равно очень обидно.
Потом я заболеваю, несколько дней лежу в бреду, и тут нам приходит запрос на работниц в деревню; девушки, посовещавшись, решают предложить меня, типа, поправлю здоровье на сельских харчах. Я еще не совсем в себе и даже своего мнения по этому поводу у меня нет. Приходит только в голову, что вот теперь-то я действительно затерялась, и фиг меня найдут.

Так я попадаю на хутор, патриархальная сельская жизнь, радио по вечерам, по воскресеньям отец семейства по складам читает вслух газету. Я сплю в кухне, которая отдельным домиком, хозяева меня остерегаются, городская штучка, с образованием, ишь ты, и по-нашему говорит как по-писаному.
Весной должен произойти какой-то праздник, когда все всем дарят подарки; я в этом участвую тем боком, что готовлю праздничное застолье. А в конце его хозяйка вручает мне читательский билет в библиотеку, говорит, что взяла его на имя якобы своей внучки из (называет место), документы затерялись во время эвакуации, а я уж, предъявляя его, должна постараться сойти за шестнадцатилетнюю. Я говорю "Очень вам признательна" - сухо и глядя в пол. Я вообще с тех пор, как меня арестовали, разговариваю всегда сухо и глядя в пол. А когда остаюсь одна, прижимаю читательский билет к груди и рыдаю.